Данный контент доступен для просмотра на персональных компьютерах и планшетах
Перейти на главную страницу
Александр Лазарев
29 мая артисту театра и кино Александру Абдулову исполнилось бы 65 лет. О том, каким его запомнили коллеги, видевшие его не на сцене и не в кадре, вспоминает Александр Лазарев — младший, служивший с ним в театре "Ленком".
Считаю Александра Гаврииловича Абдулова символом "Ленкома". Его энергия и оптимизм, желание работать, бежать и все успевать потрясала. Его хватало на всех и на все. Он обожал свой театр, боготворил Марка Захарова. Был фанатом своего дела. Он всегда спешил, очень мало спал и при этом обожал жизнь.
Абдулов всегда был полон идей и планов. Иногда звучали они абсолютно нереально, но он раздвигал границы действительности и умел жизнь превратить в сказку. При этом всем он никогда не был снобом и "звездой": он обожал людей, хотя, конечно, ненавидел фальшь, сплетни и желтую прессу.
Он был кумиром поколения и моим кумиром, таким же великим, как и "Ленком". "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты", "В списках не значился", "Юнона и Авось", "Поминальная молитва" — я видел практически все его спектакли, будучи школьником, потом студентом.
Но жизнь иногда подбрасывает тебе встречи, о которых ты даже не успел помечтать. Благодаря Саше Садо я попал на прослушивание в "Ленком", будучи студентом третьего курса. Нужны были молодые и рослые ребята для танцев в "Юноне". Абдулов был членом худсовета, сидел в зале на прослушивании.
Я танцевал, пел, читал стихи и очень волновался. Абдулов ерзал в кресле, как всегда, куда-то торопился. После прослушивания мы встретились в туалете театра, и он бодро, со своей обворожительной улыбкой, стоя рядом у писсуара, сказал: "Не ссы, тебя взяли!" И не наврал! Так мы и познакомились.
Дальше наше общение происходило на репертуарной почве. Он много снимался и все время пытался ввести меня на свои роли. Я был счастлив и ходил за ним с блокнотом, записывая рисунок роли. Как-то раз он пытался ввести меня на свою роль в "Юноне и Авось". Там есть эпизод в начале второго акта, когда Фернандо висит под колосниками, размахивая красным плащом. Он кричит в припадке ревности, наблюдая танец Кончиты с Резановым. Я смотрел спектакль, пытаясь запомнить все хаотичные движения Абдулова.
Он повернулся ко мне и сказал: "Это придумал я сам. Захарову понравилось, и он это оставил. Поэтому, когда будешь играть, говори: "Абдулов — … [дурак]", и борзо ползи наверх и крутись как можешь".
Ввод не случился. Марк Анатольевич тогда не мог допустить кого-то другого к этой роли. Захаров очень любил Александра Гаврииловича. Это была всепрощающая взаимная любовь учителя и ученика.
Позже я благодаря Александру Гаврииловичу ввелся на его роль в "Поминальной молитве". Как-то на сцене он забыл сказать свою реплику, без которой дальнейшее действие не шло. Абдулов мастерски играл Менахема. И был настолько свободен на сцене, что увлекся беседой с Всеволодом Ларионовым на дальнем плане. Сидя в массовке, я выкрикнул его реплику. Он всполошился, повернулся ко мне, радостно сказал прямо на сцене: "О! Лазарев, вот ты теперь и будешь играть Менахема!" И начал вводить меня на эту роль со всей страстью и ответственностью.
У нас были дивные отношения, но дружбой это назвать было трудно. По-настоящему мы с ним подружились на съемках фильма "Бременские музыканты". Было много экспедиций, и мы много времени проводили вместе. Это было очень радостное время. Тогда мы поколенчески сравнялись.
Позднее наша дружба стала совсем близкой. Мне репетировать, выпускать и играть с ним в спектакле "Плач палача". У меня роль не шла. Я мучился. Даже думал отказаться. Абдулов с репетиций вез меня к себе домой, где продолжал со мной репетировать. Он давал очень точные советы. В тот момент это было крайне важно для меня, то был период моего творческого ступора, и Александр Гавриилович вправил мне мозги и убедил меня в том, что я хороший артист, в чем я сильно сомневался. Спектакль состоялся. Я пережил свой творческий тупик именно благодаря ему.
Я всегда звал Абдулова Александром Гаврииловичем. Это его очень раздражало. И в один из этих мозговправительных вечеров он строго сказал: "Сань! Перестань меня звать Александром Гаврииловичем. Для тебя я Саша". Но я так и не смог пересилить себя. Его авторитет не позволил сократить мне дистанцию до "Саши".
Его болезнь эмоционально сломила не только нас, его друзей, коллег. Это было потрясением для страны. Все переживали и верили в благополучный исход лечения. Он таял на глазах. Но мы не сомневались, что он выкарабкается.
Последний раз я говорил с ним по телефону за два дня до его ухода. Это было 1 января 2008-го. Я ему позвонил в больницу, чтобы поздравить с Новым годом. Он очень бодро разговаривал, как я сейчас понимаю, из последних сил. Почему-то он помнил, что 3 января — день рождения моего папы. Александр Гавриилович просил меня передать поздравления отцу, передавал приветы моей семье и сказал, что ему гораздо лучше. Мы с ним очень тепло попрощались.
А утром 3 января он умер. Но не ушел. Он в театре, в семье, он хранит Юлю и Женю. Он с нами.
